В связи с анализом процесса обучения Толмен ставит основную проблему развития, определяя различные уровни развития. Он отмечает, что способность устанавливать отношение средства к цели различна у различных видов. Чем выше в эволюционном ряду вид, тем обширнее и сложнее тип отношений поля (fieldrelationship), к которому «чувствителен» (sensitive) индивид. Так, крыса способна к восприятиям, мнемонизации и «заключениям» (inference) отношений, включенных в простые пространственные и гравитационные поля; кошка способна к вышеперечисленным операциям в более сложных ситуациях, требующих использования рычагов (опыты Адамса), обезьяны — в еще более сложных условиях, требующих изготовления палок и использования ящиков (опыты Кёлера); наконец, человек в состоянии правильно, адекватно отвечать на эти отношения даже тогда, когда они включены в такие «поля», как риторическое, социальное или числовое. Здесь бросается в глаза далеко идущее нивелирование всех ступеней развития. Различие между ними сводится к различию тех объектов или ситуаций, на которые стоящие на каждой из этих ступеней индивиды могут адекватно реагировать, а не включает в себя сколько-нибудь существенных различий тех актов или операций, которые они в состоянии производить. Поэтому никак нельзя признать, что у Толмена реализовано положение, в котором он усматривал основное преимущество своей теории обучения, — учет различия видовых способностей.
Выдвигая проблему различных типов или уровней обучения, Толмен останавливается на различии обычно (со времени работ Торндайка и Кёлера) друг другу противопоставляемых способов: слепого, механического обучения путем проб и ошибок, с одной стороны, и «разумного», основанного на «понимании» (insight), — с другой. Последний способ предполагает своего рода «сознательное схватывание» отношений поля. Толмен утверждает, снова нивелируя, таким образом, установленные в результате предшествующих исследований различия, что всякий процесс обучения предполагает или требует «понимания»: ведь Толмен включил «познавательную» характеристику, или детерминанту, в определение поведения. Здесь у него снова сказывается тенденция к нивелированию различий, обнаруживающихся на различных ступенях развития, и снова эта тенденция имеет идеалистический характер, поскольку низшие ступени приравниваются к высшим. Это не исключает механистического характера всей этой концепции, поскольку ярко механистично то толкование, которое дается «пониманию» не только на низших, но и на высших ступенях.
Однако, как бы то ни было, внутренняя логика того пути, на который вступил бихевиоризм Толмена, признавшего роль «понимания» (хотя бы и в кавычках), создает, по его мнению, «постыдную необходимость» (schameful necessity)[8] поднять вопрос о сознании (consciousness, conscious awarenes) и об идеях, или идеации; последний термин обозначает процесс, включающий сознательность, но являющийся чем-то большим, чем только «осознание»: он означает мышление.
Приступая к изучению сознания и идеации — вопросов, которые возникают, как отмечает Толмен, специально при переходе от животных к человеку, — Толмен делает ряд оговорок. Он констатирует, что человеческие существа «настаивают на том, что они сознательны и обладают идеями, как бы это ни казалось невероятным». Только поэтому и возникает «постыдная необходимость» придумать соответствующую гипотезу. Но при этом Толмен замечает, что его попытка будет в сущности лишь гаданием (mere guesses), простой спекуляцией (mere speculations); он просит поэтому читателя не принимать этих рассуждений особенно всерьез (treat them lightly).
После этих стыдливых оговорок сконфуженного бихевиориста, оказавшегося вынужденным поставить вопрос о сознании, Толмен переходит к своей попытке дать функциональное определение и объективную интерпретацию этого понятия. Первое положение, которое он при этом выдвигает (правда, сначала применительно к крысе), заключается в том, что в момент, когда поведение становится «сознательным», оно, во всяком случае, не становится существенно иным или отличным от того, каким было, не будучи сознательным[9]. Нужно предполагать, что когда индивид действует с сознанием, он пользуется того же рода отношениями, какими пользуется, когда действует без сознания[10]. Здесь уже на первом шагу обнаруживается фундаментальное противоречие. Тезис, выдвинутый Толменом, диктуется основной принципиальной установкой бихевиоризма, не признающего реальности психики, сознания. Поэтому он определенно подчеркивает, что, «открыв в организмах намерения и познания, мы не сделали этим никакого утверждения о конечном составе мира» и не ввели этим ничего нового в контекст мира, поскольку, например, «факт намерения, как мы его понимаем, это объективный факт, это тот факт, что поведение пластично (docile) по отношению к объективно установленным целям»[11]. Но эта метафизическая предпосылка бихевиоризма устраняет возможность реализации методического принципа Толмена: поскольку сознательность поведения, изменение его психологической природы не связано ни с каким изменением закономерности его объективного протекания, возможность функционального определения сознания, исходя из данных поведения, отпадает. Позиция Толмена — это по существу эпифеноменализм, одновременно механистический и идеалистический (субъективистический).
[8] См. там же, гл. XIII, стр. 204 и сл.
[9] Там же, стр. 205.
[10] Там же, стр. 422.
[11] Там же, стр. 423.