Пусть, однако, читатель повременит и в пламенном негодовании не откажется следить за психоанализом из-за того, что уже при первом применении он приводит к непростительному посрамлению память великого и чистого человека. Очевидно ведь, что негодование это никогда нам не сможет сказать, что означает фантазия детства Леонардо; с другой стороны Леонардо недвусмысленно признался в этой фантазии и мы не откажемся от мысли — от предубеждения, если угодно — что такая фантазия, как и каждое создание психики, как-то сон, видение, бред, должно иметь какое-нибудь значение. Поэтому лучше уделим немного внимания аналитической работе, которая, ведь, не сказала еще своего последнего слова. Влечение брать в рот мужской орган и его сосать, которое причисляется в гражданском обществе к отвратительнейшим извращениям, встречается все же часто у женщин нашего времени и, — как доказывают старинные картины, — так же и женщин старого времени, и видимо в состоянии влюбленности притупляется его отталкивающий характер. Врач встречает фантазии, основанные на этой склонности так же и у женщин, которые не познакомились с чтением сексуальной психопатологии Крафта Эбинга или посредством других источников с возможностью такого полового удовлетворения. Видимо, женщинам доступно создавать непроизвольно такие желания — фантазии[2]. Потому что, проверяя, мы видим также, что эти, так тяжко преследуемые обычаями, действия, допускают самое безобидное объяснение. Они ничто иное как переработка другой ситуации, в которой мы все когда-то чувствовали себя отлично, когда в грудном возрасте («essendo io in сullа») брали в рот сосок матери или кормилицы, чтобы его сосать. Органическое впечатление этого нашего первого жизненного наслаждения, конечно, осталось прочно запечатлевшимся; когда дитя знакомится позже с выменем коровы, которое по своей функции сходно с грудным соском, а по форме и положению на брюхе с penis’ом, оно уже достигло первой ступени для позднейшего образования этой отвратительной сексуальной фантазии.
Мы понимаем теперь, почему воспоминание Леонардо о мнимом переживании с коршуном относит к грудному возрасту. Под этой фантазией скрывается не что иное, как реминисценция о сосании груди матери, человечески прекрасную сцену, чего он, как многие другие художники, брался изображать кистью на Божьей матери и ее младенце. Во всяком случае, запомним, хотя мы еще и не понимаем что это одинаково важная для обоих полов реминисценция, была обработана мужчиной Леонардо в пассивную гомосексуальную фантазию. Мы оставим пока в стороне вопрос, какая связь могла бы быть между гомосексуальностью и сосанием материнской груди, и только вспомним, что молва в самом деле считала Леонардо гомосексуально чувствующем. При этом нам безразлично, подтвердилось или нет обвинение против юноши Леонардо; не реальное действие, а образ чувствований решает для нас вопрос, можем ли мы в ком-нибудь обнаружить гомосексуальность.
Другая непонятная черта детской фантазии Леонардо прежде всего возбуждает наш интерес. Мы объясняем фантазию сосанием матери и находим мать замененною коршуном. Откуда произошел этот коршун и как он попал сюда?
Одна догадка навертывается, но такая отдаленная, что хочется от нее отказаться. В священных иероглифах древних египтян мать в самом деле пишется посредством изображения коршуна[3]. Эти египтяне почитали также божество материнства, которое изображалось с головой коршуна или со многими головами, из которых, по крайней мере, одна была головой коршуна[4]. Имя этой богини было Мут; случайно ли только созвучие со словом «Muter» («мать»)? Итак, коршун, действительно, имеет отношение к матери, но в чем может это нам помочь? Можем ли мы предполагать у Леонардо это сведение, когда чтение иероглифов удалось только Francois Champoliion (1790—1832)[5]?
Интересно знать, каким путем древние египтяне пришли к тому, чтобы выбрать коршуна символом материнства. Религия и культура египтян была уже для греков и римлян предметом научного интереса и задолго до того, как мы получили возможность читать египетские письмена, в нашем распоряжении были единичные о них сведения в сохранившихся сочинениях классической древности, сочинениях, которые частью принадлежат известным авторам, как Strabon, Plutarch, Aminianus Marcellus, частью носят неизвестные имена и сомнительны по своему происхождению и времени появления, как иероглифы Horapollo Hilus и дошедшая до нас под божественным именем Hermes Trismegistos книга восточной жреческой мудрости. Из этих источников мы узнали, что коршун считался символом материнства, потому что думали, что существуют только женского рода коршуны и что у этой породы птиц нет мужского пола[6].
[2] Сравни по этому поводу «Bruchstuck einer Hysterieanalyse», «Sammlung kleiner Schriften fur Neurosenlehre» Zweite Folge, 1909.
[3] Horapollo. Hieroglyphics 1, 11.
[4] Roscher. Ausf. Lexikon der griechischen und romischen Mythologie. Artikel Mut, II. B. 1894—1897.— Lanzone. Dizionario di mitologia egizia. Турин. 1882.
[5] H. Hartleben, Champoliion, sein Leben und seine Werke. 1906.
[6] Plutarch. Veluti scarabaeos mares tantum esse putarunt Agyptii sic inter vultures mares uon inveniri statuerunt.