Рассматривая эксперименты по «транспорту памяти» в теоретическо-методологическом аспекте, следует иметь в виду следующие соображения. Как уже подчеркивалось, память является функцией целого мозга и на доорганном (системном, клеточном, а тем более субклеточно-молекулярном) уровне в полной мере реализована быть не может. Замысел же экспериментов по транспорту памяти исходит из представления о том, что субстратом памяти являются определенные химические вещества, в частности скотофобин. Следовательно, исходная посылка такого рода исследований вполне может рассматриваться как конкретное воплощение довольно прямолинейного редукционизма. Здесь вполне уместна аналогия между поисками «живых» молекул и «молекул памяти». Но как нет (и не может быть) живых молекул, так нет и не может быть «молекул памяти», хотя молекулярная основа жизни, как и молекулярная основа памяти, — совершенно реальные биологические феномены. Итак, уже сами попытки извлечения из мозга «молекул памяти», в которых закодирован в полном объеме индивидуальный опыт, есть дань редукционизму и не могут не настораживать. С определенными методологическими трудностями сталкивается и надежда на воспроизведение у животных-реципиентов, получивших материал от животных-доноров, тех форм поведения, которые вырабатывались у этих доноров. В соответствии с наиболее разработанной концепцией транспорта памяти — концепцией Унгара, о которой речь шла выше, пептид-коннектор, попав в мозг животного-реципиента, воссоздает там многонейронную констелляцию — систему, структура которой воспроизводит архитектуру соответствующей энграммы в мозге животного-донора, а возникающая у реципиента форма поведения воспроизводит поведение, выработанное у доноров. Однако у каждого из животных-реципиентов своя собственная индивидуальная история. В ходе этой истории животные приобретали массу навыков, каждый из которых был связан с активностью определенных нейронных популяций и формированием соответствующих метацепей. Это означает, что церебральные нейроны животных-реципиентов уже включены в ранее сформировавшиеся нервные цепи — энграммы. В этих условиях один и тот же химический фактор может (и должен) вызвать не однотипные, а достаточно разнородные формы поведенческой активности. Пептид-коннектор мог бы создать однотипные нейронные системы из совершенно «интактных» нейронов, т. е. нейронов, не имеющих истории, но таких нервных клеток в мозге нет — все они в той или иной мере принимали и принимают участие в разнообразных формах мозговой, в том числе отражательной, активности. Поэтому представление о том, что несущий информацию об индивидуальном опыте животных-доноров химический субстрат воссоздает в мозге животных- реципиентов соответствующую многонейронную систему, по сути дела, игнорирует историю системы, уже существующей в мозге животных-реципиентов. Таким образом, и начальный, и завершающий этапы процедуры «транспорта памяти» основаны на представлениях, которые в методологическом отношении далеко не безупречны. Разумеется, никакие общетеоретические соображения сами по себе не могут рассматриваться как некие «предписания», разрешающие или запрещающие те или иные направления конкретного научного поиска. Тем не менее следует подчеркнуть, что «ползучий эмпиризм» как определенная методологическая позиция уже давно и убедительно доказал свою полную несостоятельность, а попытки чисто эмпирического построения серьезных научных концепций в наше время совершенно бесплодны. В этих условиях замысел любых конкретно-научных исследований должен основываться как на специально-научных, так и на общенаучных и философско-методологических исходных посылках.
Возвращаясь к проблеме транспорта памяти, уместно еще раз отметить, что действительно «транспортируются» лишь какие-то неспецифические компоненты обучения, модифицирующие процесс обучения у животных-реципиентов, но не сама энграмма. А это подтверждает, что на субклеточно-молекулярном уровне структурно-функциональной организации мозга действительно «кодируется» степень интенсификации специфической функции, неспецифические компоненты энграммы, но отнюдь не содержание самой энграммы. Вероятно, общий результат экспериментов по транспорту памяти (имея в виду транспорт приобретенных форм поведения) можно было с большой долей вероятности предвидеть, исходя из рассмотренных выше общетеоретических соображений. Вместе с тем нет никаких оснований отрицать возможность возникновения в центральной нервной системе каких-то химических факторов при определенных формах функционирования. Это прежде всего относится к некоторым патологическим состояниям, моделируемым в эксперименте с помощью различных по локализации разрушений. Доказано, что возникающие при таких воздействиях симптомы (например, асимметрия конечностей) могут быть переданы животным-реципиентам с помощью определенных химических субстратов. Эти эксперименты затрагивают, в частности, одну из чрезвычайно актуальных и интенсивно исследуемых в настоящее время проблем нейробиологии — проблему асимметрии в центральной нервной системе.
Как оказалось, функциональной асимметрии полушарий головного мозга соответствует и нейрохимическая асимметрия (например, по содержанию нейромедиаторов). Обнаружена нейрохимическая асимметрия правой и левой половин спинного мозга. Не рассматривая сейчас эту важную и интересную проблему, важно отметить, что именно асимметрия конечностей является одним из наиболее легко воспроизводимых феноменов, который удается транспортировать.
Оценивая проблему транспорта памяти в целом, важно отметить, что при всех своих издержках экспериментальные исследования, проводившиеся в этом направлении, позволили уточнить представления о природе обучения и памяти и о роли субклеточно-молекулярного уровня организации мозга в этих процессах.
Итак, на субклеточно-молекулярном уровне кодируется степень интенсификации специфической функции, а в условиях патологии — сторона дефекта и его общие свойства.
На клеточном уровне «содержательность» энграмм возрастает. Под влиянием пришедших к нейрону разномодальных посылок формируется определенная «степень свободы» нейрона — своеобразное «интегрированное» состояние, соответствующее комбинации синаптических возбуждений [3]. Эта «степень свободы» данного нейрона предопределяет характер его взаимодействия с другими нейронами и его включение в многонейронную систему. По-видимому, уже на этом, клеточном, уровне в относительно элементарной форме фиксируется и информация о значимости ставшего сигнальным ранее индифферентного стимула. Об этом, в частности, свидетельствует стабильная модификация ответов нейрона на такой ранее индифферентный стимул. На системном уровне — в многонейронной системе-энграмме, надо полагать, фиксируется и хранится информация об «образе» и его жизненном значении для организма, т. е. главное содержание энграммы. С этой многонейронной системой (и ее содержанием) и связаны высшие формы мнестической деятельности, в том числе актуализация (воспроизведение) энграммы в виде соответствующего поведенческого акта.
[3] Анохин П. К. Системный анализ интегративной деятельности нейрона // Успехи физиол. наук. 1974. Т. 5, № 2. С. 5—92.