Этими функциями определяется, по Толмену, то, чем речь является для говорящего. Но для того чтобы она могла выполнить эти функции, она для слушателя должна быть совокупностью знаков. «Слушаемая речь — это совокупность непосредственно наличных объектов, которые слушатель принимает как знаки какой-то дальнейшей ситуации»[16].
При речи как средстве выражения (proclamation) слушатель испытывает реализацию ожидания специфической сигнификативной структуры (specific sign-gestalt-expectation), в которой слышимые слова являются объектами-знаками, окружающая ситуация — сигнификатом, или обозначаемым объектом, а расположение последних в отношении к говорящему и его слова — сигнификативным целевым отношением (signified means-end-relation). Аналогично этому, слушая речь как «команду» (command), как средство воздействия, слушатель испытывает специфическое ожидание сигнификативной структуры, в которой слова опять-таки являются объектами-знаками, акт, который должен быть выполнен,—обозначаемым ими сигнификативным целевым отношением; удовлетворение же говорящего является в данном случае обозначаемым, сигнификативным целевым объектом, объектом-целью. Из этого делается вывод, что «в то время как для говорящего речь является как бы продолжением его рук и указательного аппарата, для слушающего она служит расширением его глаз и ушей или других сенсорных аппаратов»[17].
В отличие от традиционной бихевиористической точки зрения, сводящей мышление к речи, Толмен защищает положение, что речь предполагает мышление («идеацию»): «организм не может с успехом говорить, т. е. вызывать у слушающего организма ожидание надлежащих сигнификативных структур, если он не в состоянии мыслить — «идеировать» — в отношении ожидаемых им самим сигнификативных структур. Речь как успешное манипулирование орудием требует, чтобы ей предшествовала способность к идеации (к мышлению)»[18]. Это не исключает того, что, раз возникнув, речь может в форме речи с самим собой стать орудием мышления.
Защищая свою точку зрения, согласно которой речь опирается на предшествующее ей мышление, Толмен вступает а. полемику не только с Уотсоном, Вейссом и Хантером, которые делают речь основой мышления, «о и с Мэдом. Для Мэда[19] речь, то есть сигнификативная, знаковая функция слова-символа, порождает мышление, сознание, а до известной степени: и социальность. Первичными общественными связями, порождающими социальное целое, признаются речевые связи; речевое общение, порождая общество, порождает также сознание и мышление. Вопреки установившемуся представлению о бихевиоризме как монолитной системе механистического материализма, мы имеем здесь, очевидно, явно идеалистический, тезис в рамках бихевиористической концепции.
Толмен ополчается против тезиса Мэда, превращающего социальное целое в продукт речевого контакта. «Согласно нашей точке зрения, — пишет он, — речь является продуктом уже завершенной социальной установки, а не наоборот». Толмен, как и Мэд, мыслит, очевидно, по схеме: «Да — да, нет — нет, а что сверх того, то от лукавого». Либо образование социального целого завершено помимо речи, и тогда возникает речь, порожденная коллективом и не играющая никакой роли в его формировании, либо сначала имеется уже законченная в своем формировании речь и через ее посредство, на ее основе формируется общество.
Отвергая тезис Мэда в части, касающийся отношения речи и социальности, а также речи и мышления, речи и сознания, Толмен устанавливает такое же соотношение между речью и самосознанием, между речью и интроспекцией. Интроспекция для него — «частный тип речи». Сознание сводится им к речи, между тем как в действительности речь, в свою очередь участвуя в формировании сознания, сама предполагает сознание и самосознание. Неправильное понимание соотношения речи и самосознания связано с неправильным пониманием как речи, так и самосознания, или интроспекции. И то и другое не может получить у Толмена адекватной трактовки в силу того, что все психологические образования рассматриваются лишь как данные для другого, для стороннего, внешнего наблюдателя, а не как данные также и для себя, опосредствованные через данность для другого или отношение к другому.
Речь сводится к знаку; знак же определяется у Толмена как непосредственно данный объект или свойство, которое служит стимулом для ожидания другого объекта или свойства. С этой точки зрения влажность почвы является знаком недавно шедшего дождя или поливки, так же как слово — знаком события, о котором оно сообщает. Знаковая функция, к которой он сводит речь, определяется только посредством отношения объектов друг к другу вне сознательного отношения к ним субъекта. Отношение слова к вызвавшему его или вызванному им чувству и отношение слова к чувству, им обозначаемому, — это различные отношения. Но хотя объективно это различные отношения, в бихевиористической трактовке — даже в такой изощренной, какую дает Толмен, — нет средств для их различения. Поэтому бихевиоризму не совладать с проблемой речи.
[16] Cr. de Laguna. Speech, its Function and Development. New-Haven, 1927, стр. 238.
[17] [18] Там же, стр. 238—239.
[19] G. H. Mead. A behavioristic Account of the Significant Symbol.