Это эпифеноменалистическое утверждение, к которому Толмена обязывает его бихевиористическая вера, по существу лишает его возможности реализовать свое основное методическое требование: если осознание ничего не изменяет в объективном протекании поведения, то, исходя из объективных данных поведения, нельзя, очевидно, определить ни факта сознания, ни изменения его форм и проявлений. Таким образом, для того чтобы можно было реализовать основное методическое требование объективизма в психологии, за поборника которого выдает себя бихевиоризм, нужно не принять, а отвергнуть бихевиористическое отрицание реальной значимости сознания.
Для того чтобы по внешнему протеканию поведения можно было определить его внутреннюю психологическую природу, психика, сознание должны существовать в подлинном смысле слова, то есть не быть бездейственным эпифеноменом. Бихевиоризм — это не только не синоним объективизма в психологии, за каковой он себя выдает, это прямое отрицание условий его возможности.
Более пристальное изучение поведения заставило Толмена, исходя из поведения, развернуть всю систему психологии сознания. Но его бихевиоризм обязывает его при этом отрицать объективную действительность того сознания, тех психических процессов, которые он ввел в качестве «детерминант» поведения. Отрицается не только попытка интроспективной психологии оторвать внутреннее от внешнего и превратить сознание в самодовлеющий замкнутый внутренний мир; отрицается самое существование внутреннего. Установив, что намерение и познание — это чисто объективные понятия, функционально определяемые объективными данными внешнего поведения, что ничего внутреннего, субъективного не существует (nothing inside, private, mentalistic), Толмен продолжает: «Это мы, внешние, сторонние наблюдатели, открываем или, если угодно, выводим (infer) или выдумываем (invent) их в качестве имманентных детерминант поведения. Это мы, независимые, нейтральные наблюдатели, замечаем совершенно объективные свойства, имманентные поведению, и так случилось, что мы избрали для них в качестве общих наименований термины: «намерение и познание»[22].
За психологическим псевдообъективизмом бихевиоризма скрывается, таким образом, явный гносеологический субъективизм.
Если традиционная интроспективная психология берет психику, сознание субъекта только в его отношении к нему самому, вне его отношения к другому, то бихевиоризм здесь берет «сознание» только в его данности другому, вне его отношения к себе, к субъекту: психологические термины лишаются всякого внутреннего психологического содержания. Эта точка зрения не менее ошибочна, чем та, против которой бихевиоризм борется.
Задача для бихевиориста заключается в том, чтобы исключить внутренние процессы сознания из изучаемого психологией субъекта. Но построить знание, да еще психологическое, без сознания оказывается, естественно, невозможным. Разрешение задачи, — очевидно, мнимое — находят в том, что переносят внутренние явления, акты сознания из исследуемого в исследователя и таким образом, сохраняя их в невыявленном виде и фактически прибегая к ним в процессе исследования, выводят их из поля исследования. Это типичный для бихевиористичеекой психологии прием, без которого она не могла бы быть построена. Он означает по существу неадекватность системы бихевиористической психологии ее предпосылкам, которые не могут быть в ней раскрыты.
Эта внутренняя раздвоенность бихевиоризма выступает особенно обнаженно, когда представители его пытаются ставить проблемы практики, из запросов которой бихевиоризм — «продукт делового американского ума» — возник. Практической целью изучения поведения признается «регулирование поведения» или «управление» им. Но сознательное регулирование невозможно там, где все сведено к реагированию. Если поведение есть реактивный процесс, определяемый внешними раздражителями, то подлинное регулирование самим субъектом своего поведения оказывается невозможным; деятельность субъекта определяется не им: внешние раздражители определяют его реакции.
Осуществление регулирования поведения неизбежно предполагает в таком случае наряду с людьми реагирующими других людей, способных не только реагировать, но и сознательно выбирать пути, по которым должна быть направлена деятельность человека. Здесь снова практически и грубо выступает то же самое раздвоение (уже выяснившееся в теоретическом плане) между исследователем — внешним, сторонним наблюдателем, у которого скрыто предполагается наличие внутренних процессов, — и испытуемым, у которого они отрицаются; снова, уже в практическом плане, предполагается наличие двух категорий людей. Таким образом, очень резко обнажается социальный, классовый смысл этой теории, и снова выступают ее порочные исходные методологические предпосылки, в которых механицизм переплетается с изощреннейшим идеализмом.
В итоге приходится признать, что проблема соотношения сознания и поведения, остро поставленная ходом исторического развития психологической мысли, сколько-нибудь удовлетворительного решения у Толмена — как и вообще в зарубежной немарксистской психологии — не получила.
[22] E. von Die psychologische Beobachtung und experimentelle Untersuchung von Denkvorgangen. «Zeitschrift fur Psychologies B. 49, 1908, S. 19.