Советская психология строится на основе марксистской философии. Этим определяется путь, направление, которым она идет. Но психологическую науку нельзя в готовом виде найти в каких-либо произведениях основоположников марксизма-ленинизма. Ни Маркс, ни Ленин, как известно, не писали специальных психологических трактатов. Поэтому есть лишь один путь для построения советской психологии — это путь творческого исследования.
В числе произведений К. Маркса существует только одна работа, в которой заключена целая система высказываний, непосредственно относящихся к психологии. Мы имеем в виду одно из ранних произведений Маркса — «Экономическо-философские рукописи 1844 года»[1] В последнее время эти рукописи привлекли очень большое внимание зарубежных интерпретаторов марксистской философии по большей части из числа противников марксизма[2]. Поскольку это единственное произведение, в котором заключен значительный ряд положений, непосредственно касающихся психологии, оно издавна привлекало к себе большое внимание советских психологов. (На нее в основном опиралась и наша давнишняя статья «Проблемы психологии в трудах К. Маркса»[3]). Ссылки именно на эту работу Маркса, на заключенные в ней высказывания и поныне чаще всего встречаются в работах советских психологов.
Рукописи 1844-го года действительно представляют большой интерес. Это первый и очень значительный шаг молодого Маркса на пути от Гегеля к марксизму. Через всю рукопись проходят, не умолкая, бои со старым, не позволяющие оторваться от противника, требующие непосредственного боевого контакта с ним, и тут же, на этих же страницах постоянно чувствуется дыхание нового, на ваших глазах совершающееся нарождение больших новых мыслей, устремленных в будущее. Они выступают здесь с той непосредственностью, свежестью и страстностью, которая бывает свойственна только впервые нарождающемуся и завоевывающему себе право на жизнь в острой схватке с прошлым. Рукопись, страницы которой отражают эту борьбу, — это, конечно, документ, который не может не привлекать к себе внимания.
Для психологии она представляет существенный интерес не только тем, что в ней сказано непосредственно про психологию, но и вообще про человека, а проблема человека стоит в центре этой рукописи.
В рукописи 1844-го года впервые сформулированы Марксом по крайней мере три основные мысли, имеющие решающее значение для психологии. Первая из этих мыслей заключается в признании роли практической (и теоретической) деятельности человека, труда в формировании человека и его психики. В понимании человека как результата его собственного труда — пусть в ложной мистифицированной форме — Маркс усматривает «величие» гегелевской «Феноменологии» и ее конечного результата»[4]. В раскрытии этого положения в его истинном, не мистифицированном содержании Маркс видит свою первую задачу. Это положение, как известно, прочно, навсегда входит в марксистскую философию. Уже в тезисах о Фейербахе (весна 1845 г.) Маркс напишет: «Главный недостаток всего предшествующего материализма —- включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно» (тезис 1).
Положение о роли деятельности в формировании психических свойств человека, начиная с 30-х годов, прочно входит и в советскую психологию.
С этой первой мыслью неразрывно связана вторая:- порождаемый человеческой деятельностью* предметный мир обусловливает все развитие человеческих чувств, человеческой психологии, человеческого сознания. Маркс специально отвергает ту мысль, будто человек начинает с «чистой деятельности» (то есть деятельности, определяемой лишь субъектом, безотносительно к объекту) и затем переходит к «творению предмета»[5]. Деятельность человека представляет собой для Маркса диалектику субъекта и объекта. Отношение к объекту входит в определение самого субъекта. Говоря терминологией юного Маркса: «опредмечивание» есть одновременно и «распредмечивание». Анализируя в «Капитале» труд, уже зрелый Маркс, отбрасывая заимствованную у Гегеля терминологию, но сохраняя по существу выделенную им еще в парижской рукописи 44-го года мысль, скажет, что в труде деятельность субъекта и предмет взаимопроникают друг друга.. В самом деле, с одной стороны, продукт труда является порождением человека, его деятельности, но вместе с тем сама эта деятельность насквозь обусловлена ее продуктом — свойством материального объекта, с которым имеет дело человек, и объективными требованиями, исходящими от продукта, который должен возникнуть в результате данной деятельности. Поэтому, с одной стороны, порождения человеческой деятельности представляют собой выявление, объективное обнаружение его самого. Говоря словами парижской рукописи: «…предметное бытие промышленности является раскрытой книгой человеческих сущностных сил, чувственно представшей перед нами человеческой психологией…»[6]. Поэтому «такая психология, для которой эта книга, т. е. как раз чувственно наиболее осязательная, наиболее доступная часть истории, закрыта, не может стать действительно содержательной и реальной наукой»[7]. Именно из отношения к объекту (и, как мы увидим дальше, к другим людям) черпает человеческая деятельность, деятельность субъекта свою содержательность — то объективное содержание, которое отличает ее от «чистой», лишь субъективной, пустой, голой активности, к которой сводит человеческую деятельность идеалист.
[1] К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. Госполитиздат, 1956, стр. 517-642.
[2] Ср., например, Konrad Bekker. Marx’philosophische Entwicklung, sein Verhaltnis zu Hegel. Zurich — New York, 1940, (см. особенно гл. II. Die pariser Manuskriepte); Auguste Cornu. Karl Marx et la pensee moderne. Contribution a l’Etude de la Formation du Marxisme. Paris, 1948; Jean Hyppolite. Logique et Existence. P. U. F., 1953 (см. последнюю главу, посвященную Марксу). См. также его Etudes sur Hegel et Marx. Riviere, 1955 и другие его статьи, посвященные Марксу; Jean Сalvez. La Pensee de Karl Marx. Paris, 1956 и т. д. Многочисленные зарубежные не- или (по большей части) антимарксистские работы, посвященные рукописи 44-го года, выдвигают прежде всего то положение, что эта рукопись — единственная (если не считать коротких тезисов о Фейербахе) работа Маркса, посвященная собственно философским проблемам. На этом основании это раннее произведение Маркса в известном смысле очень «поднимается». Только оно, по мнению этих авторов, позволяет говорить о Марксе как философе в собственном смысле слова. Признание этого произведения Маркса единственным непосредственно от Маркса исходящим изложением его философии используется для того, во-первых, чтобы снизить значение позднейших работ Маркса, и, во-вторых, объявить труды всех последующих представителей марксизма не аутентичным источником подлинной философии Маркса, противопоставив им Маркса 1844 г. В тех случаях, когда и позднейшие труды Маркса — в частности «Капитал» — рассматриваются в философском плане, как, например, у Ипполита и у Биго, более поздние работы интерпретируются, исходя из этого раннего произведения вместо того, чтобы наоборот, рассматривать это раннее произведение в свете последующих трудов. Выдвижение этой ранней работы, в которой Маркс еще широко пользуется гегелевской терминологией и в борьбе с ним еще непосредственно исходит из него, используется некоторыми (например, тем же Ипполитом) для того, чтобы как можно больше сблизить Маркса с Гегелем и при этом признать якобы превосходство Гегеля над Марксом. Еще дальше идут представители католической философии, тоже уделяющие большое внимание парижским рукописям Маркса — такие, как, например, Кальвес. В своей объемистой книге, посвященной мысли Маркса « («La pensee de Karl Marx»), он подробнейшим образом излагает концепцию рукописи 44-го года — так, как если бы Маркс никогда ничего другого- и не создал. Он при этом очень благосклонно относится к марксовским концепциям 44-го года — не только собственно философской, но и социальной или социологической. Он по большей части все одобряет, со всем соглашается — за исключением одной «малости», раскрывающейся под самый конец. «Малость» же эта, в которой он расходится с Марксом, заключается только в одном: задачи — философские, исторические и общечеловеческие, которые справедливо, по его мнению, ставит Маркс, — разрешить, может и действительно разрешает католическая церковь и только она одна; разрешение этих задач — миссия не пролетариата, а Мессии — Христа и христианской, католической церкви. Так Кальвес понял Маркса! На сотнях страниц как будто предельно старательно, нарочито объективистически излагая Маркса («Экономическо-философские рукописи 1844 года»). Кальвес внешне прикидывается как бы сторонником Маркса и лишь под конец он, как оборотень, вдруг выявляет себя как его злейший, непримиримый враг. То обстоятельство, что эта рукопись Маркса так используется враждебными марксизму силами, не должно, мы полагаем, служить основанием для того, чтобы нам не уделять ей внимания, отдавая, таким образом, это произведение Маркса в монопольное пользование противников марксизма. Наоборот, нужно нам сделать ее предметом тщательного анализа с наших: позиций.
[3] См. «Советская психотехника», 1934, № 1, том VII.
[4] «Величие гегелевской «Феноменологии» и ее конечного результата — диалектики отрицательности как движущего и порождающего принципа, — пишет Маркс, — заключается …в том, что Гегель рассматривает самопорождение человека как процесс, рассматривает опредмечивание как распредмечивание, как самоотчуждение и снятие этого самоотчуждения, в том, что он, стало быть, ухватывает сущность труда и понимает предметного человека, истинного, потому что действительного, человека как результат его собственного труда». (К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, стр. 627).
[5] Пользуясь языком того периода, Маркс пишет: «…Дело обстоит не так, что оно («предметное существо») в акте полагания переходит от своей «чистой деятельности» к творению предмета, а так, что его предметный продукт только подтверждает его предметную деятельность, его деятельность как деятельность предметного природного существа» (там же, стр. 630—631).
[6] Там же, стр. 594.
[7] Там же, стр. 595.