Инцест (инцестуальность, инцестуозность; лат. in — не и castus — благопристойный; лат. incestus нечистота, смешение) — сексуальные отношения (коитус) с кровными родственниками, кровосмешение. Согласно З. Фрейду — врожденное эротическое влечение, направленное на родителей (см. комплекс Эдипа), — одна из компонент невроза, а также распространенная форма сексуальных отношений в первобытном обществе. Согласно Э. Фромму — понимается расширительно в плане отношений межличностных и обретает социологическое измерение. Первичные инцестуальные ориентации и привязанности изначально ограничивают взаимодействие человека с другими, особенно незнакомыми, и, чтобы стать человеком, нужно порвать инцестуальные связи и стать свободным. Привязанность к родителям — лишь одна из форм инцеста, хотя и самая фундаментальная; в ходе социальной эволюции домашними и родными становятся племя, нация, раса, государство, класс, политическая партия и пр. Здесь лежат корни национализма и расизма, они же — в свою очередь — симптомы неспособности воспринимать себя и других как свободные существа. Можно сказать, что развитие человечества идет от инцеста к свободе. В этом — ключ к универсальности табу на инцест. Согласно психологии аналитической К. Г. Юнга, инцест — врожденное эротическое влечение дочери к отцу (см. комплекс Электры) и система ориентации, выходящая за сферу сексуального.
Инцест, кровосмешение, т. е. брак или половая связь ближайших кровных родственников или — в расширительном смысле — всякий интимный союз людей, слишком близких по принятой классификации, в повседневной практике нарушающий нормы экзогамии, представлен в мифологии разнообразными сюжетами, различающимися по характеру родственных отношений (инцест родителей и детей, брата и сестры, свойственников и т. п.) и по ситуации. Во времени мифическом совершаются межродственные браки, которые не являются нарушением норм: это прежде всего — браки первопредков, представляющих собой единственную пару на земле (ср., напр., брат и сестра Фуси и Нюйва, брат и сестра Олрун и Одудува, дети Адама и Евы), так что происхождение богов и (или) людей зависит от их по необходимости кровосмесительного союза — сакрального инцеста (известны также «повторения» этой ситуации, когда от инцеста происходит новое поколение людей после «конца света» или подобных катастроф, ср. Лот и его дочери). Эта ситуация «непреступного» инцеста соответствует снятию брачных и иных запретов в наиболее важных ритуалах, и с ней как с прецедентом связаны инцестные браки в различных царских традициях (напр., у фараонов, у инков; такие браки могли существовать на практике или быть просто этнографической легендой; легенды такого рода весьма характерны и для случаев осуждаемого инцеста: один из частых способов описания варварства чужого этноса — это приписывание ему беспорядочных браков, не связанных табу инцестом). С другой стороны, в архаичных мифологиях представлены и сюжеты, в которых инцест запретен, а также варианты, где один и тот же герой совершает сакральный инцест как первопредок и запретный и наказуемый инцест как трикстер (ср. Ворон). В «социогенных» мифах, объясняющих возникновение экзогамии, неудачному браку на родной сестре противопоставляется кросскузенный брак или брак с «чужой» женщиной (ср. историю женитьб Эмемкута в мифологии коряков и ительменов). В героических мифах инцест служит проявлением повышенного эротизма героя, указывает на его особую силу, но одновременно является и нарушением табу — инцестуальные действия могут быть мотивацией временного изгнания героя из социума, трудных задач, поставленных ему отцом, и т. п.
Наиболее характерный тип инцестного сюжета в развитых мифологиях связан с отношением к инцесту как к преступлению, стремлением избежать его и всё-таки совершением инцеста, чаще всего по неведению. Это подразумевает наличие в сюжете сложной системы обоснований случившегося, часто включающих предсказание инцеста и попытки предотвратить его. Если речь идёт об инцесте матери и сына, сюжет предполагает их разлучение, влекущее за собой неузнавание при встрече, следствием чего и становится инцест, как в классическом примере мифа об Эдипе. Несколько разнообразнее варианты инцеста брата и сестры, который (как в мифе о Сатане и Урызмаге или в русской балладе о Василии и Софье) не обязательно предполагает неведение (но ср. в той же традиции русских баллад — «Братья-разбойники и сестра»: братья нападают на путешественников, убивают мужа и овладевают женой, которая оказывается их сестрой).
По количеству теоретических интерпретаций инцест превосходит, видимо, все другие мифологические темы. Попытки найти объяснение этому сюжету в исторической или этнографической действительности (напр., в групповом браке, само существование которого теперь подвергается сомнению) явно не соответствуют материалу, т. к. инцестный сюжет связан именно с нарушением запрета или отнесён к мифическому времени. Миф выступает в качестве коллективного «фиктивного» опыта, мысленного эксперимента, рисующего последствия нарушения табу и таким образом демонстрирующего «от противного» необходимость его соблюдения. Особенно существенную роль играл инцестный сюжет в психоаналитической теории 3. Фрейда, рассматривавшей его как реализацию в мифе подсознательного инцестного стремления, эдипова комплекса, который признавался универсальным (универсальность его уже в 20-х гг. опровергал английский этнограф Б. Малиновский). Ряд важных соображений об инцесте (главным образом на материале мифа об Эдипе) высказывался В. Я. Проппом, К. Леви-Стросом, американским учёным Т. Тёрнером. Однако важно отличать интерпретацию конкретного греческого мифа об Эдипе и темы инцестного брака матери и сына в мифологии вообще. Отличительная особенность эдипова сюжета (и близких к нему версий в других традициях, напр. в мифах бразильского племени бороро) — неразрывная связь инцеста и отцеубийства («переоценки» кровного родства в мотиве инцеста и «недооценки» родственных отношений в мотиве отцеубийства, по Леви-Стросу, существенной не только для данного мифа, но и для более широкого его контекста — всей истории рода Кадма). Между тем в ряде сюжетов эта связь не обнаруживается, и отец устраняется из сюжета каким-либо иным способом (он может быть мёртв к началу действия, как в сербской легенде о Симеоне-найдёныше, уйти в паломники или монахи и т. п.) или даже вообще остаётся живым участником сюжетного развития (миф об Алика и его сыне Йуругу у западносуданских догонов). Важнее другое сочетание мотивов, которое в эдиповом сюжете отсутствует: сын, совершающий инцест с матерью, часто оказывается плодом инцеста брата и сестры (ср. католические легенды о папе Григории) или отца и дочери (легенды о святом Альбане и некоторые сюжеты в «1001 ночи») — разные виды инцеста тяготеют к объединению в один сюжет. Связь инцеста с отцеубийством побуждает исследователей рассматривать его как интерпретацию обычаев престолонаследия (убийство старого царя новым, при котором мать оказывается лицом, передающим право на престол через брак, — В. Я. Пропп) или отношений поколений (вытеснение старшего поколения младшим — Т. Тёрнер). В какой-то мере инцест, конечно, связан с этими темами; например, престолонаследие присутствует как одна из важных тем в таких модификациях сюжета, как миф о Федре и Ипполите (ср. сюжет с участием Шируйя в «Хосров и Ширин» Низами), где фигурирует инцест со свойственником (в некоторых случаях намерение инцеста или ложное обвинение в нём, ср. историю Сванхильд и Рандовера в «Саге о Вёльсунгах»), причём там, где свойственником является не мачеха, а жена брата, — это всегда жена старшего брата (как в древнеегипетской «Повести о двух братьях»). Ср. также связь инцеста с темой власти в таких поздних филиациях мифа, как «Царь Эдип» Софокла.
Существенные моменты, которые следует учитывать в анализе поздних форм инцестных сюжетов, — это их связь с мотивом предсказания об опасности родителям со стороны ожидаемого ребёнка (легенда об Андрее Критском, украинские и финские сказки) и часто с мотивом общественного бедствия: сначала герой спасает народ от бедствия (Эдип и Сфинкс), но впоследствии весь коллектив наказывается другими напастями за преступный брак героя. Неведение своего происхождения, следствием которого становится инцест, антиномически связано с особым знанием или мудростью, которыми наделён герой, — это относится не только к загадкам Сфинкс, но и, например, к сказкам о предотвращённом инцесте (человек понимает язык птиц, подслушанный им разговор птиц предотвращает инцест). Вообще любое нарушение табу может указывать на подлинное избранничество (как и другие отклонения от нормы, ср. гомосексуальную связь шамана и его божества), а равно и на ложное самообожествление. Как всякое нарушение табу, инцест обладает определённой амбивалентностью: герой, совершивший инцест, может эволюционировать к крайним степеням добра (к святости, например история папы Григория) или же — зла (ср. введение инцеста в славянские биографии «Юды» — Иуды). Инцест связан также с противопоставлением цивилизованного человеческого общества дикому (отсюда и помещение сакрального инцеста в «начало времён») и, по мнению Леви-Строса, с отрицанием «автохтонности» происхождения человека (однополости воспроизводства, вырастания из земли). Психоаналитические интерпретаторы со своей стороны усматривают в инцесте мотив «возвращения в утробу» и видят в нём главный смысл эдипова комплекса.
Литература. Аверинцев С. С., К истолкованию символики мифа об Эдипе, в сб.: Античность и современность. К 80-летию Ф. А. Петровского, М., 1972; Топоров В. Н., О структуре «Царя Эдипа» Софокла, в кн.: Славянское и балканское языкознание. Карпато-восточнославянские параллели. Структура балканского текста, [в. 4], М., 1977; Пропп В. Я., Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946; его же, Эдип в свете фольклора, «Ученые записки Ленинградского государственного университета», № 72. Серия филологич. наук, в. 9, Л., 1944; его же, Фольклор и действительность, М., 1976; Левинтон Г. А., К проблеме изучения повествовательного фольклора, в сб.: Типологические исследования по фольклору. Сб. ст. памяти В. Я. Проппа, М., 1975; Ярхо Б., «Эдипов комплекс» и «Царь Эдип» Софокла (О некоторых психоаналитических интерпретациях древнегреческой трагедии). «Вопросы литературы», 1978, № 10; Levi-Strauss С., The structural study of myth, в его кн.: Structural anthropology, N. Y., 1963, в рус. пер.: Леви-Стросс К., Структура мифов, «Вопросы философии», 1970, № 7; Meletinskij E. М., Die Ehe im Zaubermärchen, «Acta Ethnographica Academiae Scientiarum Hungarical», 1970, t, 19; Malinowski В., The sexual life of savages in North-Western Melanesia, L., 1929; Turner T. S., Oedipus. Time and structure in narrative forms, в кн.: Forms of symbolic action, Seattle-L., 1969; Jakobson R., Linguistics in its relation to other sciences, в сб.: Actes du Xeongres international des linguistes, t. 1, Bucarest, 1969; Rank O., Das Inzestmotiv In Dichtung und Sage, 2 Aufl., Lpz.-W., 1926; Mullah у Р., Oedipus-Myth and complex, N. Y., [1955]; Lessa W. A., Oedipus-type tales in Oceania, «Journal of American Folklore», 1956, v. 69, № 271; Stephens W. N.. The Oedipus complex. Cross-cultural evidence, Glencoe, 1962; Roheim G., Psychoanalysis and anthropology, N. Y., 1950; Simonis J., Claude Levi-Strauss ou la «passion de l’inceste». Introduction du structuralisme. P., [1968]; Levi-Makarius L., Le sacré et la violation des interdits. P., 1974.