Оставим неразрешенной загадку лица Моны Лизы и обратим внимание на несомненный факт, что улыбка ее приковывала художника не меньше, чем и всех зрителей в продолжении 400 лет. Эта обольстительная улыбка возвращается с тех пор на всех его картинах и на картинах его учеников. Так как Мона Лиза Леонардо представляет портрет, то мы не можем предположить, чтобы он от себя придал ее лицу эту, так трудно выразимую, черту, и что ее у нее не было. По всей вероятности он нашел эту улыбку у своей модели и так сильно подпал ее чарам, что с той поры изображал ее и в своих свободных творениях. Подобный же взгляд высказывает, например, А. Константинова[4]:
«В продолжении долгого времени, когда художник был занят портретом Моны Лизы Джоконды, он так проникся им и сжился со всеми деталями лица этого женского образа, что его черты и особенно таинственную улыбку и странный взгляд он перенес на все лица, которые он потом писал; мимическая особенность Джоконды заметна даже в картинах Иоанна Крестителя в Лувре; особенно же ясно видны эти черты в лице Марии на картине со св. Анной».
Хотя могло быть и иначе. Не у одного его биографа являлась потребность более глубокого обоснования этой притягательной силы, с которой улыбка Джоконды завладела художником, чтобы его больше не оставлять. W. Peter, видящий в картине Моны Лизы «воплощение всего любовного переживания культурного человечества» и очень тонко высказавший, что эта непостижимая улыбка у Леонардо постоянно как будто связана с чем-то нечестивым, направляет нас на другой путь, когда говорит[5]:
«В конце концов картина эта есть портрет. Мы можем проследить, как он с детства примешивается в содержание его грез, так что, если бы против не говорили веские свидетельства, то можно было бы подумать, что это был найденный им наконец, воплотившийся идеал женщины…»
То же самое, конечно, имеет ввиду и М. Herzfeld, когда она высказывает, что в Моне Лизе Леонардо встретил самого себя, почему он смог так много внести своего в образ, черты которого в загадочной симпатии издавна жили в его душе.
Попробуем развить и разъяснить эти мнения. Итак, могло быть, что Леонардо прикован был улыбкой Моны Лизы, потому что она будила что-то, уже издавна дремавшее в его душе, вероятно, старое воспоминание. Воспоминание это было достаточно глубоко, чтобы, раз проснувшись, больше его не покидать; его влекло постоянно снова его изображать. Уверение Peter’a, что можно проследить, как лицо, подобное лицу Моны Лизы, вплетается с детства в ткань его грез, кажется правдоподобным и заслуживает быть понятым буквально.
Wasari упоминает, как его первые художественные попытки «teste di femine che ridono»[6]. Это место, не допускающее сомнений, потому что оно ничего не хочет доказать, гласит дословно так[7]: «Когда он в юности сделал из глины несколько смеющихся женских головок, которые были во множестве вылиты из гипса, и несколько детских головок так хорошо, что, можно подумать, они созданы были рукой великого мастера…».
[4] Т. ж., стр. 45.
[5] W. Peter. Die Renaessance. 2-е изд. 1906 г., стр. 157, пер. с английского.
[6] J. Scognamiglio, т. ж., стр. 32.
[7] L. Schorn, III т. 1843, стр. 6.